Российская газета | Каким было 22 июня в вашей жизни? Как война запечатлилась в вашей памяти, личном опыте, в вашем сердце, в переживаниях?

Валентин Черных | Я запомнил этот день на всю жизнь. Мне было пять лет, когда немецкие самолеты налетели на Гродно (это было в пяти километрах от границы). Я запомнил, как снижаются пикирующие самолеты. Черно-желтые кресты на фюзеляжах. И как выскакивают из казарм - мы жили в военном городке - солдаты в кальсонах (трусов тогда не было) и белых рубахах и пытаются из винтовок стрелять по самолетам... И отец, когда налетели самолеты, встал и сказал, я помню его слова: "Это война". Ушел - и все.

Они знали. Отец должен был уехать в отпуск, но на границе все время было это движение. Накануне они приехали поздно с начальником штаба, долго звонили в штаб дивизии, говорили: немцы подтягивают войска. Итак до двух часов ночи они колбасились. А в четыре часа уже начали бомбить. 22 июня помнится как день рождения. Можешь отмечать, можешь не отмечать.

РГ | Через каждые пять, десять лет возникает другой образ войны. У каждого большого художника есть своя война. И у вас в фильме "Свои" была иная, неожиданная война. Как вы считаете, какой образ у нее сегодня?

Черных | Все время идет переосмысление всего, что было на войне. Я могу это сказать по себе. В прошлом году гродненские поисковики, которые занимаются историей 213-го стрелкового полка, комиссаром которого был мой отец, майор Константин Григорьевич Черных, рассказали мне, как он погиб.

Лишь спустя 60 лет я узнал это. Нам пришло извещение, что он пропал без вести в первые дни войны. Я никак не мог понять, как может пропасть без вести офицер Красной Армии, комиссар полка - без вести. И ничего нигде не мог найти, ни в каких военных архивах. Выезжал в Гродно, пытался там через военкоматы что-то отыскать, пока пограничники, о которых я снимал фильм, не сказали: не ищите, лишь мы, пограничники, действительно знаем про каждого - кто и где погиб, сколько сопротивлялся, а во всей армии такого нет. Но вот эти ребята-поисковики раскопали все про путь 213-го полка в первый день войны: как они сопротивлялись до последнего. Мой отец и начальник штаба капитан Царенок, отбив несколько атак, застрелились. Чтобы не сдаться в плен. Есть могила их...

Вот как мне к этому относиться? Мне, узнавшему через 60 лет? Начинаешь думать - почему? Если бы он не застрелился (он был молодым, ему было 32), наверное, мне, моему брату и моей покойной матери было бы намного легче. Но с другой стороны, я понимаю, что у него было безвыходное положение. Если бы он попал в плен, его убили бы немцы: комиссаров и евреев, как известно, расстреливали в первую очередь. Если бы даже он из плена бежал, его могли расстрелять наши как комиссара, сдавшегося в плен в первый день войны, он ничего другого и не заслуживает по тем понятиям... Отношение к людям, которые защищали Родину до конца, потом попали в плен, а затем сидели за это в наших лагерях - оно еще не осмыслено до конца. И я думаю, еще будет осмысливаться - как, почему мы допустили то, что так много людей попало в плен? Почему потом не разобрались в том, что эти люди и так пострадали?

РГ | То есть до сих пор не решены этические вопросы, поставленные той войной?

Черных | Их будут решать и осмысливать внуки. Никуда от этого не деться.

РГ | Сейчас иногда говорят, что для совсем молодых россиян Великая Отечественная война чуть ли не как Куликовская битва, что-то такое из учебников. Сохранить живой нерв причастности к подвигам, жертвам, страданиям, правде может, наверное, лишь искусство.

Черных | Наверное... Но я вообще-то не думаю, что память уходит. Посмотрите, даже болельщики футбольные кричат: "Россия, вперед!" А, например, в фильме "Грозовой перевал" Андрея Малюкова про подвиг псковских десантников так очевидно чувствуется, что он имеет отношение к Великой Отечественной войне. Это никуда из нас не уходит - сопротивляться до конца, не сдаваться. Это национальное наше свойство. И память об этом не уходит. Она и без пропаганды остается. В каждой нации это заложено ее историей, только это нужно поддерживать.

РГ | Соцопросы подтверждают, что молодежь гордится победой в этой войне больше, чем остальные возрастные группы. Отчасти, может быть, эта гордость была подогрета юбилейными торжествами, но она же свидетельствует, что какая-то человеческая связь существует. И на уровне чувств. И на уровне акций. В этом году была популярна акция памяти "Георгиевская ленточка", организованная по типу флэш-моба... Чувство сопричастности остается. Почему?

Черных | Думаю, что это естественная реакция на уже многолетнее унижение и самоуничижение: когда то и дело повторяли, что мы слабые, и то не можем, и это не можем, и то, и это у нас не получается. Как всякий перебор это вызвало обратную реакцию. Как при советской власти: если кино ругали, все шли его смотреть. Так и здесь. А молодежи, которая часто бывает за рубежом, особенно неприятно слышать, что русские какие-то ущербные. Они хотят быть такими, как все, а может быть, и лучше, потому что за ними стоит такая история. Я думаю, что это нормальный естественный процесс выправления. Людям хочется верить в своих предков, своих родителей, своих дедов.

РГ | Мы сегодня публикуем снимки немецкого фотографа, которые он сделал через пять минут после начала войны. С немцами у нас сегодня неплохие отношения, есть понимание и интерес.

Черных | Я считаю, что этот наш особенный интерес к немцам абсолютно нормальный. Это был достойный, очень сильный, очень жестокий противник, который мог нас победить (были такие моменты) и которого мы победили. Это остается на всю жизнь у воевавших и продолжается у потомков. Это как мужчине интересен его противник, который увел у него женщину. Он пытается понять, почему ее увели или почему именно этот человек увел ее у него. От этого никуда не денешься, это абсолютно естественно по-человечески. И к немцам, с одной стороны, есть интерес, а с другой стороны - нет уже такой ненависти, она уходит. Сейчас уже какие-то другие отношения. А интерес продержится еще несколько десятилетий.
 

Источник материала "Российская газета".

Четверг, 22 июня 2006, 11:30